История Варвары Карауловой показывает, что мы очень мало знаем о психологических причинах, по которым люди пополняют ряды террористов. Что побуждает сделать такой выбор — врожденная тяга к жестокости или влияние среды? Саймон Котти, специалист по криминологии Кентского университета, попытался исследовать проблему в статье для The Atlantic, а мы излагаем основные тезисы.
Одна из самых главных и сложнейших проблем в изучении терроризма — ответить на вопрос «почему». Почему они это делают? Почему люди вступают в террористические группировки и совершают теракты?
Вариантов ответа на этот вопрос не меньше, чем самих группировок — у каждого встречного, от священника до таксиста, найдется мнение на этот счет, как будто внутренний мир терроризма прозрачен и понятен. Но эта уверенность неоправданна, ведь по существу исследователям мало что известно о терроризме и террористах. Очевидно, что познать внутренние субъективные желания и эмоции человека, определяющие его поступки, очень сложно. Прежде чем пытаться понять, почему люди становятся террористами, стоит узнать, как это происходит.
Одна из самых распространенных версий предполагает, что террористов «принуждает» к действию их индивидуальная патология. Эта позиция претерпела изменения в течение последних лет вместе с прогрессом знаний и нравственных представлений. В исследованиях терроризма конца 1960-х патология зачастую трактовалась как психологическое расстройство или заболевание отдельного индивидуума. С 1980-х эта идея стала терять популярность, и со временем исследователи пришли к заключению, что у истоков терроризма лежат не индивидуальные, а общие характеристики условий жизни и деятельности террористов.
Это соответствует общепринятому в криминалистике мнению, в соответствии с которым жестокость «социально предопределена» и является продуктом исторических, экономических и культурных предпосылок, гораздо более существенных, чем личностные.
В некоторых радикальных левых кругах бытует мнение, что джихадизм уходит корнями не в ислам, но в бесчисленные преступления против ислама, совершаемых западным (особенно американским) империализмом — в частности, речь идет о событиях после 11 сентября и вторжении в Ирак в 2003 году. С такой точки зрения джихад — неизбежная реакция разгневанных мусульман, жаждущих мести. А европеизированные джихадисты, которые далеки от отрицания общественных устоев и идеалов Запада, все равно изолированы от него: западное общество не признает мусульман, унижает и притесняет их.
Научный подход к вопросу жестокости очень перспективен. Он наделяет преступников человеческим обликом, подчеркивая ординарность их личностей и рассматривая их действия в контексте окружающего их мира. Он вынуждает людей задуматься о собственных возможных недостатках и слабостях, о том, что в определенных условиях они тоже способны на чудовищные поступки. И он позволяет осознать тот факт, что преступник действует не в изоляции от социума, но что его мысли, чувства и поступки во многом сформированы историческими обстоятельствами, в которых он вынужден существовать. Более того, европеизированные джихадисты, как было упомянуто выше, действительно существуют изолированно и не чувствуют принадлежности к светскому обществу, которое зачастую высокомерно и иронически относится к их религии и национальной идентичности.
Но даже такая позиция не отказывается от идеи патологии полностью. Просто в данном случае это понятие рассматривается как патологический «фоновый фактор», обуславливающий жестокость. Конечно, это более нравственно, чем ставить терроризм в один ряд с психическими отклонениями. Но объяснительная сила этой позиции ограничена. По мнению известного социолога Джека Каца, «даже если допустить существование наследственных, психологических или социально-экологических факторов предрасположенности к совершению преступлений, многие из тех, кто испытывает их влияние, не совершают преступлений… тогда как масса реальных преступников не попадает в эти категории «риска»… и может пройти очень много времени, прежде чем человек, попадающий в такую категорию «риска», действительно совершит теоретически предначертанное ему преступление». Британский писатель Дэвид Ааронович однажды пошутил на эту тему: «Почему чернокожие лесбиянки не взрывают автобусы? Они недостаточно отчуждены?»
Есть ли у террористов причины для их зверских преступлений? Безусловно, в своих обращениях они постоянно перечисляют их, но, как заметил профессор Стивен Холмс, «личные мотивации не всегда отражают запросы общества». Да, иногда люди действуют по тем причинам, о которых они заявили. Но иногда мотивы могут оказаться слишком мрачными, постыдными или странными, чтобы их озвучивать. Порой люди совершают настолько аморальные поступки, что на допросе склонны скорее осуждать или оправдывать, чем объяснять свои действия. Последнее, безусловно, относится к террористам.
Но бывают случаи, когда люди сами не понимают причин своих действий. «Самые ценные допросы, которые я вел [c террористами] — те, в которых допрашиваемый признавал: “Честно говоря, я не знаю”», — пишет специалист по терроризму Джон Хоган, — «Мотивация — очень сложное явление. Объяснить, почему мы что-либо делаем, невероятно трудно». Еще труднее это сделать, принимая во внимание тот факт, что некоторые поступки имеют несколько мотивов, и даже если все они ясны, очень сложно понять их взаимосвязь и соотношение.
Вместо «почему» Хоган предлагает задать более удобный и полезный вопросы — как? В частности, где и когда? Как конкретный человек присоединился к конкретной группировке? Какие каналы связи способствовали этому? Как человек нашел их или получил к ним доступ? Так как эти вопросы касаются условий терроризма, а не внутреннего мира отдельных террористов, они не только дают почву для исследования, но и оказываются полезнее в попытках предвидеть или предотвратить вербовку террористов. Правоохранительные органы не способны устранить мотивацию, но при должных навыках и знаниях способны разорвать сеть рекрутеров.
Все это отнюдь не означает, что от вопроса «почему» стоит отказаться навсегда, но стоит прежде всего осознавать его масштабы. И необходимо понять, что некоторые важнейшие решения могут навсегда остаться необъяснимыми и загадочными — не только для внешних наблюдателей, но и для того, кто принимает их и должен жить с последствиями.
Свежие комментарии