Оксана Лекселл. Ты даже не думай об этом, мама...

Вчера пришлось всё бросить, развернуть машину и везти маму в госпиталь. Ничего серьёзного, но воспалилась-нагноилась киста на шее и стала болеть. В приёмной врача-терапевта сказали: мы не можем, поезжайте в госпиталь.
Папа не захотел оставаться дома: поеду с вами.

Приехали, отправила папу парковать машину, а сама повела маму в приёмное отделение ER ( Emergency Room, отделение скорой помощи).

Очереди не было и мы быстро попали к доктору. Доктор, совсем молоденький, вскрыл маме кисту и оттуда как хлынуло.

Тем временем папа запарковал машину и потерялся, не мог вспомнить, как вернуться в ЕR. Его подобрала старушка-волонтёр и привела за руку, слава богу, он повторял по-английски «эмердженси, плиз, эмердженси».

Доктор почистил всё, что надо было почистить, всё время приговаривая «Are you okay? Are you okay?». И мама ему всё время отвечала: окей, окей, и это не надо было переводить с английского на русский и обратно.

Вышли из кабинета, говорю папе, надо идти за машиной, найдёшь, где запарковал? Найду, конечно, говорит папа.

Через минут сорок возвращается: доченька, не помню, забыл.
Ничего, говорю, сейчас что-нибудь придумаем. Пошла к волонтёрам, они вызвали секьюрити, секьюрити говорит, поедем в нашей машине по паркингу и будем нажимать на машинный ключ-брелок, найдём.

Папа говорит: зачем людей беспокоить, сами пойдём ногами и будем искать, пока не найдём. Уговариваю его сесть в машину секьюрити. Уговорила.

Поехали, нашли через две минуты, вот она, рядом, машина наша, но папа уже стал забывать, даже если рядом. Водит чудесно ( механическая память умирает последней), а куда поехал, может забыть.
«Короткая» память ( short term memory) подводит, поэтому папа всё чаще опирается на воспоминания (long term memory): а вот когда мне было пять лет...

В воспоминаниях он чувствует себя комфортно, потому что ощущает контроль над своей жизнью, а в новых событиях уже теряется: я не запоминаю, доченька, ничего не запоминаю! И опять совершает побег в прошлое, рассказывая как ходил босиком по стерне ( коротко скошенная трава), разносил трактористам в колхозном поле воду. Достал воду из колодца и босиком по стерне с ведром и алюминиевой кружкой в руке. И так целый день, от колодца- до поля, от трактора к трактору. Пять лет ему тогда всего было.

Я слушаю, киваю, цокаю языком: да, папа, представляю, как больно босыми ногами ходить по стерне, да ещё и с полным ведром воды, да ещё чтобы не расплескать. Я слушаю его и даю ему пожить в том, что понятно и не вызывает тревоги.

Из госпиталя едем в машине, папа жалуется на память, я его утешаю: папа, я сама часто забываю, где запарковалась, тем более такой огромный госпитальный паркинг, кто угодно заблудится. Утешаю его и вижу, что он утешается.

Мама с лейкопластырем на шее на пассажирском сидении молчит, молчит, а потом вдруг:
- Очень хочется чего-то вкусненького, давайте заедем в наше любимое место.

И мы заезжаем в наше любимое место, где за двадцать лет не поменялись официанты, они нас узнают, улыбаются, приветствуют.

Я спрашиваю родителей: ну что, как всегда?
- Как всегда- говорят мои старики и я заказываю это «как всегда», и порции такие большие, что мы берём остатки еды с собой в коробочках.

Приезжаем домой, мама на паркинге обнимает, и вдруг плачет: извини, доченька, вот, сорвала тебя с работы.

Я обнимаю маму, что ты, мама, что ты. Обнимаю так, чтобы не задеть лейкопластырь на шее, а сама вспоминаю, как мама ездила во все мои больницы, в которых я лежала. Ездила через весь город за тысячу остановок на трамвае, чтобы довезти узелки с домашней едой, укутанной так, чтобы оставаться тёплой. Во все мои больницы. В детстве желтуха-гланды, позже- гинекология, роддом.
И мама, отдав узелки неизменной злой тётке в окошке, шла стоять вниз под окна маленькой чёрной точкой.

Она стояла, задирая голову, а я кричала ей в больничные форточки: мама, забери меня отсюда, забери меня, мама. Мама показывала на уши: не слышу, мол ничего с такой высоты, а потом передавала мне записки: потерпи ещё немножко, совсем чуть-чуть осталось.

И я терпела, потому что знала, что завтра утром родители опять будут стоять под окнами, с узелками и без, в любую погоду, и не только завтра, но и послезавтра, и даже через тысячу лет, как бы меня ни тряхнуло, как бы ни покачнуло, они неизменно будут стоять рядом.

И сейчас я прижимаю к себе худенькую маму и говорю ей, даже не думай об этом, мама, даже не думай. Ты можешь звонить мне всегда, слышишь, звони мне всегда.