Люди каждый день умирают от наркотиков, алкоголя, безденежья и загадочных болезней. Понарошку, за лайки. Потому что почему бы и нет.
Нам всем очень хочется любви. Не обязательно от знакомых. От незнакомых тоже можно – люди хотят быть популярными, и это нормально. Ненормально, когда они любовь и внимание к себе выколачивают из других людей сапогами.
Происходит это примерно так. Пишет некая Маша о том, что с ней происходит что-то страшное, она погибает, и все сразу же верят. Люди легко верят в страшное, им сейчас для этого созданы все условия – есть ютюб, соцсети и «Лайфньюс». Можно следить, как и кто умирает буквально в реальном времени. Ну, все и следят. Боятся, но следят. Поэтому когда некая Маша пишет, что она смертельно больна, ее моментально бросаются спасать, не особенно выясняя, правда это или Маша просто кричит: волки, волки! На Машину голову льются лайки сочувствия, комментарии насчет бедной, но такой сильной девочки и предложения о помощи. Береги себя, ты же такая хрупкая. Как правило, Маша стойко молчит и дозированно цедит подробности того, что же на самом деле у нее сломалось.
Здесь некоторые могут упрекнуть меня в зависти – легко же предположить, что я всё это пишу потому, что мне тоже хочется всеобщего внимания и сладких апельсинов. Но привлечь внимание мне нечем, а тут человек болеет, его все хотят обнять, оттого мне и неймётся.
Вот тут вы правы. Мне действительно неймётся. Но не поэтому.
Один знакомый на довольно регулярной основе намекал в соцсетях на загадочную болезнь. И каждый раз получал по, примерно, триста комментариев с вопросом «О боже, что случилось?». Были предложения помочь финансово, отвезти в больницу прямо сейчас, купить лекарств. Ни на одно из них знакомый не ответил, потому что нечего было отвечать – с тех пор прошло больше года, он жив и ежедневно завтракает. Про те случаи выяснилось, что в одном его бросила девушка, а в другом – вытолкали со службы за регулярные запои. Ему хотелось, чтобы его жалели и любили – и он не нашел ничего лучше, чем намекнуть на то, что жить ему осталось недолго. Ну, его и жалели.
В девяностые на Камчатке одна знакомая барышня любила прийти в компанию, и, выждав момент, повалиться кулем на пол в углу, имитируя сердечный приступ от кокаинового овердоза. В большинстве случаев никто даже не спрашивал, где она, бляха-муха, вообще взяла кокаин. Сразу всем миром звали скорую. Которую девушка отменяла слабым голосом, говоря, что «не хочет беспокоить» и «все уже почти прошло». За неделю кокаиновых овердозов было шесть. Злого мускулистого кокаина, которым она уторчалась в такой развесистый паштет, так никто и не увидел, но несчастная малышка жива до сих пор. Говорят, переехала в Германию.
Однокурсница моей подруги развела своих друзей скоропалительным выходом замуж и потом столь же быстрой кончиной супруга. Ребята сдали деньги, деканат разрешил отложить сессию. Бедная крошка, говорили все, и крошка кивала. Спустя неделю выяснилось, что никакой муж не погибал – потому что его вообще не было. Собранные деньги девушка не взяла. Ей были нужны не деньги. Другое – внимание, любовь, чтобы все пришли и обняли.
Вообще я это к чему. Я восхищаюсь людьми легко и охотно. Достижениями, красотой, силой тоже – той, которая позволяет бороться с проблемами и миром, в котором, что говорить, и правда бывает очень страшно жить.
Но когда я вижу очередную бедную крошку, которая пишет про то, как она один на один хлещется с жестоким миром (и про которую я точно знаю, что она всего лишь перебрала с таблетками на прошлой неделе), когда слышу рассказ девицы о том, что она все еще покупает туфли с рук, потому что «по-другому не получается» (и которая не работала ни дня в своей жизни, потому что ей нет необходимости работать), вот когда я их вижу, я сатанею.
Потому что чувствую, как мне вцепляются в холку и выгрызают, выцарапывают из меня это внимание. Это сочувствие, сострадание, которое почти что любовь (любви надо дольше ждать, поэтому сойдет и так).
Я злюсь. И мне да, неймётся. Я не могу пройти мимо, хотя многие наверняка уже почти мне это посоветовали.
Потому что когда заболела моя подруга, у нее был рак, и все было очень плохо, знаете, о чем меня в первую очередь спрашивали те, кто мог помочь? Они спрашивали: а она точно болеет? Потому что сейчас все болеют, у всех то овердоз, то многолетняя борьба с непроходящей хворобой. Подруга уже была лысой после химии, а люди все равно спрашивали. Потому что вокруг слишком часто кричали: волки, волки! а на деле все оказывалось камчатским кокаином.
Могу понять.
Мы не спасли подругу – ее звали Лиза – но не потому, что денег не было. Дело было не в них. Она умерла, потому что ничего нельзя было сделать в ее случае. А во многих других, я точно знаю, сделать можно. Когда счет идет на часы, когда нельзя сомневаться – помогать или не помогать, обращать внимание или проскроллить, но чисто по-человечески не сомневаться нельзя.
Потому что некий мальчик или некая девочка из ленты фоном долго, очень долго страдали. Понарошку. За лайки. За «Посмотри на меня, ну давай». Потом у них закончился таблеточный отходняк, а кого-то не спасли.
Жалость, как и любовь, конечна. Нельзя посочувствовать всем. Поэтому если вам покажется, что вас недостаточно любят или на вас никто не смотрит – а вам кажется, что стоило бы – не зовите волков. Покажите жопу.
Просто покажите вашу чёртову задницу. Я первая приду и поставлю вам лайк. Я сделаю вид, что я вас люблю. Только не врите, умоляю, не врите, вцепляясь в холку. Ведь нет ничего хуже.
Ксеня Бредшоу
Свежие комментарии