Однажды наш компьютерщик Костя заметил: «Посмотри на влюбленных, как они ласкают друг друга! А теперь представь, на что будут похожи их ласки, если приложить к ним в два раза больше силы? Правильно, на мордобой». В общем, все взаимодействие между людьми (согласно Костиной теории) сводится к мордобою.
Я не могу отнести себя к ярым сторонникам этой теории, но к открыто сочувствующим, пожалуй, отношусь. Поэтому меня смущает брошенная кем-то вскользь фраза «Я люблю людей», споткнувшись о которую даже мое напрочь лишенное конкретики мышление требует уточнений. Ибо я много кого не люблю, и меня гложет это.
Я не люблю феминисток, муже-женоненавистников, чайлдфри и прочий люд, маскирующий свои личные провалы под глубокую философию жизни. Хоть и понимаю, что без этой психологической подпорки каждый второй из них болтался бы на крючке вместо люстры. Не от нереализованности, конечно. А от попыток сердобольного окружения его «реализовать».
Хорошо, когда у тебя есть маленькие секреты, которые никому не нужны. Я, терпеть не могу кофе, поэтому не покупаю его и не пью. Я не оповещаю весь мир о своей ненависти к кофе, а мир, в свою очередь, не терзает меня расспросами, а почему ты не пьешь кофе, а когда же ты начнешь пить кофе, а что ты делаешь для того, чтобы начать пить кофе?
Но когда дело касается общечеловеческих ценностей, людей словно с цепи спускают — они готовы порвать тебя во имя любви к порядку. Вот и вынужден человек атаковать всех подряд в превентивных целях. Понимаю человека. Но не люблю.
Я спокойно отношусь к тем, кто уехал, покинул страну. Но кое-кого не люблю и могу объяснить за что. Люди не памятники, к постаменту не прикованы, ищут где лучше. Что в том плохого: со своей историей, знаниями, опытом, самым лучшим, что в тебе уже есть, вселиться в новый дом? Ничего плохого, только хорошее. Живи себе.
Многих достойных людей в свое время из страны как ветром сдуло на запад. Поэтому тех, кто землю родную из-за бугра щедро помоями поливает, не понимаю и не люблю. Плюют в свое прошлое, получается, против ветра, себе ж в лицо, попутно мое задевая.
Беспомощность и немощь раздражает меня не меньше, чем агрессия и наглость. И это нас всех объединяет. Мы готовы сочувствовать ровно до тех пор, пока это нам не мешает, пока не меняет нашу жизнь, не стесняет свободы. Удобней всего сочувствовать на диване у телека, можно даже всплакнуть украдкой.
Было б иначе, все бы селили у себя дома бездомных: собак, кошек, людей. Все бы сажали по дереву по дороге на работу, после работы мыли и развлекали лежачих больных в больничке по месту жительства, в отпуск ездили на ликвидацию нефтяных разливов, а после смерти завещали бы свои органы для трансплантации.
Что уж тут говорить, к одиноко плачущему ребенку не каждый нынче подойдет. Нет, не от того, что он детей не любит, боже упаси. Очень любит детей в целом, но с этим, конкретным, что стоит сейчас, носом хлюпает, бегать надо, выяснять, звонить, искать… до семи точно не уложиться. А у нас половина населения после семи не ест.
И тут волей-неволей вспомнишь притчу о дереве и кошке: дерево лишь тогда любить научилось, когда ствол свой раскрыло и спрятало в дупле кошку от холодов. Кошка потом ушла, независимо и гордо. Она могла себе позволить быть такой: она жила в любви. А открытое сердце дерева болело до конца его дней от тоски. Как сердца наших близких.
В том-то и суть, что не бывает любви абстрактной. Любовь человеческая избирательна и конкретна.
Вот и на дружочка моего, обычно сурового, молчаливого сибиряка, вчера хандра накатила. Лежал себе в постели, неостывшей еще, курил — и давай вдруг про работу свою рассказывать, одной рукой меня обнимая: «Много людей умирает, но это не значит, что я должен порхать над ними, как пчелка. А потом: я ж не священник им, псалмы читать. Делай, что должен, — и баста. И не суетись. Если суетишься, значит не знаешь, что делать».
А за ужином вдруг нашло на него: «Я люблю людей. Люблю общаться. Я во многих городах жил. Если вижу в окне свет, мне хочется туда внутрь заглянуть поглубже, посмотреть, как там люди живут, что едят, как чай заваривают. А ты, Ирка?»
А я нет.
Вот и гадай, любовь у него к людям или нет? Может, и любовь. А может, и не она, а что-то профессиональное: доктор он, патологоанатом.
Ирина Литновская
Свежие комментарии